Удивительный праздник – Всемирный день поцелуя

Вздохнув, лицо к нему склоняет С томленьем, с трепетом живым, И сон счастливца прерывает Лобзаньем страстным и немым

Верно, это безымянная сказочная красавица будит Ратмира, одного из витязей, отправившихся вызволять Людмилу.

Это «Руслан и Людмила».

Это какая-то баллада Жуковского.

Это какой-то Надсон.

Она никогда не могла предположить, что он так хорошо танцует. Какие у него умные руки, как уверенно берется он за талию! Но целовать себя так она больше никому не позволит. Она никогда не могла предположить, что в чужих губах может сосредоточиться столько бесстыдства, когда их так долго прижимают к твоим собственным.

Верно, это Комаровский целует Лару.

Ну, это «Война и мир».

Большой русский роман, но другой — «Доктор Живаго».

Вообще не роман. Это «Темные аллеи» Бунина.

— Поцелуйте куклу,— сказала она. *** внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал. — Не хотите? Ну, так подите сюда,— сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу.— Ближе, ближе! — шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх. — А меня хотите поцеловать? — прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья. *** покраснел.

Верно, это «Война и мир», через минуту Борис Друбецкой признается Наташе Ростовой в любви.

Ну, это уж точно «Война и мир».

Нет, теперь это точно Бунин.

Нет, это «Ася» Тургенева.

Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками.

Да, первая глава журнала Печорина.

Это «Дар» Набокова.

Нет, это «Герой нашего времени».

Нет, это «Жизнь Клима Самгина».

Как жадно я люблю твои уста, Не те, что видит всякий, но другие, Те, скрытые, где красота — не та, Для губ моих желанно-дорогие.

Верно, это Бальмонт.

Это Бальмонт.

Это философ Тютчев.

Это вообще Тургенев.

Что за черт! в самом деле! (Протирает глаза.) Целуются! Ах, батюшки, целуются! Точный жених! (Вскрикивает, подпрыгивая от радости.)

Точно! Это «Ревизор».

Ну, это Хармс.

Это «Самоубийца» Эрдмана.

Это Гоголь.

Он поцеловал ее, поцеловал с таким жаром, что вся вселенная показалась ей в огне горящею!

Да, это Эраст впервые целует Лизу.

Это «Барышня-крестьянка»!

Это «Бедная Лиза»!

Это снова «Война и мир»!

Ваш нежный рот – сплошное целованье…

Правильно, это Марина Ивановна написала в 26 лет.

Это Маяковский.

Нет, это Цветаева.

Снова нет, это Северянин.

Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга Сутулится, Да свищет ветер... Эй, бедняга! Подходи — Поцелуемся...

Да, это «Двенадцать» Блока.

Кажется, Блок.

Скорее Маяковский.

Похоже на Есенина.

Что ж ты меня не целуешь? Раз поцеловал и оторвался, глядит, слушает… Что меня слушать! Целуй меня, целуй крепче, вот так. Любить, так уж любить! Раба твоя теперь буду, раба на всю жизнь! Сладко рабой быть!.. Целуй! Прибей меня, мучай меня, сделай что надо мной… Ох, да и впрямь меня надо мучить… Стой! Подожди, потом, не хочу так… — оттолкнула она его вдруг.

Верно, это пьяная Грушенька пристает к Мите Карамазову

Это Каренина устраивает истерику Вронскому.

Это Достоевский, «Братья Карамазовы».

Это «Тихий Дон», казацкие страсти.

Похоже, пока все пролистывали войну, вы пролистывали мир

Наука страсти нежной давалась вам хорошо. Но не отлично

Вы справились отлично!